Для Еврейской общины Днепра шват – особый месяц. Восемьдесят четыре года назад началась пятилетняя ссылка в Казахстан главного раввина Днепропетровска Леви-Ицхака Шнеерсона – отца Седьмого Любавичского Ребе. Из ссылки Леви-Ицхак уже не вернулся. Но даже в захолустном станционном поселке Чиили, куда его сослали, он не изменил своим принципам, не утратил связь со Всевышним и еврейским миром, и остался настоящим раввином.
Позже этот период жизни Леви-Ицхака описала в своих воспоминаниях его жена – ребецен Хана Шнеерсон. Не пытаясь объять необъятное, мы ограничились наиболее яркими моментами и деталями мемуаров Ханы, изданных в Бруклине в 2011 году.
Песах-5699: в камере с мацой
Арестовали Леви-Ицхака Шнеерсона 8 нисана 1939 года – то есть 28 марта. Арест прошел по классическому сценарию: в квартиру к Шнеерсонам в три часа ночи ввалились четверо сотрудников НКВД, разговор начали с фразы «Кто тут раввин Шнеерсон?», предъявили ордер на обыск и арест, тщательно перелистали все книги и документы в пяти больших книжных шкафах, часть из них изъяли, и в 6 часов утра увели Леви-Ицхака с собой.
В общем, все прошло по накатанной схеме тех времен. За исключением двух деталей.
Ребецен Хане удалось уговорить участников обыска не реквизировать рукописи Леви-Ицхака и две книги, особо ценные для Шнеерсонов: рукопись книги по хасидизму Ребе Цемах-Цедека и книгу с пометкой, сделанной рукой Алтер Ребе.
«Их они тоже пропечатали какими-то штампами, разрешающими, чтобы эти книги остались в доме, и они были со мной до самого отъезда».
Причем рукописи мужа ребецен спасла дважды. Второй раз – во время повторного обыска, проведенного через несколько месяцев после ареста.
«К нам домой пришли трое сотрудников НКВД – провести еще один обыск, более тщательный. Все книги и рукописи, которые он берег больше жизни, они собирались погрузить в машину и увезти. После моих слезных просьб оставить их в доме они связались по телефону с начальством и, в конце концов, вернули книги обратно. К сожалению, от рук Гитлера мне их спасти уже не удалось», – написала Хана.
А вторая необычная деталь – Леви-Ицхаку разрешили взять с собой мацу.
«Это было за неделю до Песаха, и поскольку было вполне очевидно, что праздник он проведет не дома, мой муж попросил, чтобы ему разрешили взять с собой два кило мацы, которая лежала в пакете. Они дали ему разрешение»…
Он соблюдал Песах очень строго, и все восемь дней провел только на воде и на той пачке мацы, которую взял с собой в момент ареста, причем несколько кусков из нее он отложил еще на Песах-Шени».
«Говорите по-русски!»
В тюрьме, точнее, в тюрьмах, Леви-Ицхак провел около 10 месяцев. Из Днепропетровска его практически сразу этапировали в Киев. Затем снова вернули в Днепропетровск, а перед ссылкой отправили в Харьков. Первую посылку мужу ребецен смогла передать лишь через 5 месяцев после ареста, а увидеться с ним – перед отправкой в Казахстан.
«Свидание длилось всего несколько минут, но даже за это короткое время охранник трижды делал нам замечания (точнее, орал на нас): «Говорите по-русски!». Муж сильно нервничал, и когда мы прощались, со слезами на глазах просил у меня прощения, словно в предсмертный час: он считал, что этапа не переживет».
Сильнее тюремных законов
Но вот то, что Леви-Ицхак – особенный заключенный, ни у кого сомнения не вызывало. Даже тюремщики это фактически признали, что ярко иллюстрирует история с бородой.
Всем заключенным, включая евреев, бороды сбривали. А Леви-Ицхаку – не решились.
«Как и всем арестованным, ему должны были сбрить бороду. В тюрьме тогда было немало раввинов и пожилых богобоязненных евреев, которые пытались не допустить этого, но у них ничего не вышло – все были обриты. Когда подошла очередь Шнеерсона, он с такой силой воскликнул: «Вы не коснетесь моей бороды!» – что тюремщики испугались и оставили его в покое. И действительно, как я заметила впоследствии, он был единственным заключенным с бородой».
При этом рабби Шнеерсон не только сам стоически переносил трудности тюремной жизни, сохраняя силу духа, но и, чем мог, помогал другим. Так, по словам ребецен, он в буквальном смысле вытащил из петли профессора-нееврея, с которым сидел в одной камере в киевской тюрьме. Позже профессор, освободившись, написал письмо Хане, отметив в нем, что никогда не забудет ни Шнеерсона, ни «его ясный ум и глубокие познания».
«В камере, кроме моего мужа, находилось еще трое заключенных, и все они сумели остаться в живых лишь благодаря его влиянию и поддержке, позволившим им сохранить человеческий облик, несмотря на все то, через что пришлось пройти».
Была бы миква, повод найдется
Об обвинениях, которые в НКВД пытались предъявить Леви-Ицхаку, написано уже много. О качестве следствия – тоже. Фактически это был антиеврейский и антирелигиозный процесс, что наглядно иллюстрируют сохранившиеся протоколы допросов.
Ребецен в своих воспоминаниях упоминает о нескольких пунктах обвинений, которые в полной мере присовокупить к «делу Шнеерсона» следователям так и не удалось.
Это, в частности, организация Леви-Ицхаком выпечки настоящей кошерной мацы в Днепропетровске в 1939 году – той самой, с которой он встретил свой первый Песах в заключении.
Это постройка Шнеерсоном миквы во дворе синагоги. И его обращение к евреям во время переписи населения СССР 1939 года с призывом не скрывать свою веру во Всевышнего, так как «не дать правдивый ответ на этот вопрос – самое настоящее вероотступничество, и ни один еврей не имеет права так делать».
Показания на Леви-Ицхака дал шамес днепропетровской синагоги, который подтвердил, что на строительство миквы раввин собрал большую сумму денег.
«Также на допросе он показал, что у нас дома во время Симхат-Тора был организован сбор денег в помощь вдовам Тухачевского и Бухарина, и что инициатива в этом начинании принадлежала моему мужу. Чтобы подкрепить свидетельские показания, была устроена очная ставка. Но когда шамес и шойхет, который тоже был арестован, увидели моего мужа, они отказались от своих слов, заявив, что их принудили дать такие показания».
Вода, вкусней которой нет
Из Харькова в Кахахстан заключенных везли целый месяц. В Алма-Ату железнодорожный состав со ссыльными прибыл 15 швата 5700 года – 25 января 1940 г. При этом сама поездка проходила в нечеловеческих условиях. Заключенным 11 дней не давали воды. При этом Леви-Ицхак даже ту воду, которую ему удавалось выменять у охранников, по словам Ханы, тратил в основном на утреннее омовение рук.
«Я спросила, как же он утолял жажду, и была поражена, когда муж пожал плечами и сказал, что давал одному из конвоиров что-то из еды, которую я собрала ему в дорогу, а тот в обмен наливал стакан воды. Те капли, которые оставались после нейгл-васер (утреннее омовение рук), муж выпивал. “Ты не можешь представить себе, – говорил он, – какой замечательный вкус для меня имела та вода!”».
В Чиили Леви-Ицхака вместе с еще одним ссыльным привезли глубокой ночью.
«Их высадили из машины, вокруг стояла такая темень, что невозможно разглядеть ни дорог, ни домов. Было очень холодно. По-казахски они не знали ни слова, но каким-то образом им удалось расспросить местных жителей на русском».
Так, после 30 лет руководства еврейской общиной Днепропетровска, для Леви-Ицхака начался новый этап жизни, который продлился более 4,5 лет. На Песах 5700 (1940) года – к нему на несколько недель смогла приехать Хана. Через год она вернулась, после чего уже не расставалась с мужем до самого конца – его ухода 20 ава 5704 (1944) года. Восемьдесят лет назад.
Хлеб не для всех
В ссылке Шнеерсонам жилось непросто. По сути, это было суровое выживание – в ужасных бытовых условиях, в чужой среде, без средств к существованию, в режиме хронического недоедания, а то и голода.
Даже за хлеб семье приходилось бороться – совершать многокилометровые переходы, выстаивать в многочасовых очередях.
А в 1941 году, незадолго до приезда Ханы, Леви-Ицхаку вообще перестали выдавать хлеб (в стране тогда действовала карточная система), сославшись на закон, согласно которому право на получение хлебной нормы имели лишь работающие граждане. А работать реб Шнеерсон не мог: во-первых, по состоянию здоровья, а во-вторых, из-за соблюдения Шабата.
«С помощью одного адвоката я нашла закон, гласивший, что людям старше семидесяти лет хлебная норма полагается независимо от того, работают они или нет. Я переписала все детали закона и отправилась к председателю исполкома. Он, естественно, спросил, о ком идет речь. Когда я показала справку с именем мужа, председатель заявил, что даже если бы мужу было сто лет, он не дал бы ему хлеба, ежели он не будет работать. Это, конечно, не соответствовало закону, но что этому человеку было до закона?! В Чиили он сам был закон».
Самой ей удалось оформить право на хлебную норму, которую «делили на двоих, и этого, естественно, не хватало».
Путь длиной в бесконечность
Впрочем, для Леви-Ицхака всегда наиболее важной стороной жизни была духовная сфера. И вот этого его никто лишь не мог. Чтобы проиллюстрировать, что ребе Шнеерсон даже в суровых условиях ссылки остался настоящим раввином, достаточно пары коротких штрихов.
«Мой муж и сейчас, как только ему в руки попадала бумага – пусть даже пара листков, – начинал на ней писать. Как-то раз он зашел в комнату с таким счастливым лицом, какого я давно у него не видела, и сказал: «Надо прямо сейчас устроить фарбренген – я завершил написание такой темы, что это просто чудо из чудес!».
Как-то во время ссылки в Чиили оказалось много евреев, и они стали приходить к рабби за советом и утешением.
В результате со временем к нему стали стекаться люди со всех окрестных колхозов, – в основном, женщины. В тот год Шнеерсонам удалось построить сукку, пристроив ее к хибарке, в которой они ютились. А через неделю – достойно встретить праздник Симхат-Тора, несмотря даже на отсутствие свитка Торы, необходимого для традиционного танца.
«И в синагоге, и дома (в Днепропетровске) в такие дни были не просто танцы – казалось, камни начинали танцевать от царившего там веселья! Похожего состояния мужу, несмотря ни на что, удалось добиться и сейчас. Он произносил все положенные отрывки, после каждой акафы пел и танцевал (естественно, в одиночестве), напевая нигун, который в Днепропетровске называли ”раввинским“».
И хотя с тех времен прошло уже более 80 лет, Леви-Ицхак Шнеерсон продолжает жить в нашей памяти. В Днепре его имя носит лицей №144. Воспоминания Ханы Шнеерсон выдержали несколько изданий и опубликованы в разных книгах. О жизни Леви-Ицхака издан трехтомник на 1,3 тыс. страниц. А труды раввина Шнеерсона, написанные им в ссылке на клочках бумаги, увидели свет в хорошем полиграфическом исполнении и продолжают издаваться.
Больше историй
Михайло Каршенбаум – у серцях рідних, пам’яті друзів, спогадах колег
Александр Ширвиндт. «Старость средней тяжести».
Мой необыкновенный папа — Михаил Каршенбаум