Александр Фридкис о евреях-подвижниках, общине, синагоге…

-К великому сожалению, история екатеринославско-днепропетровского еврейства до сих пор не написана. Вот я помру, а со мной уйдет и все, что знаю – фамилии местных еврейских праведников-подвижников и события, свидетелем которых я был. Поэтому и захотелось рассказать, чтобы хоть в газете осталось…

            С этих слов началась наша беседа с Александром Абрамовичем Фридкисом, председателем еврейской религиозной общины Днепра и габая синагоги «Золотая Роза». Он хотел о многом рассказать, показать фотографии, но, к великому сожалению, его слова о смерти оказались пророческими, первая наша беседа оказалась последней…

            – О нашей еврейской общине можно говорить бесконечно, – рассказывал Александр Абрамович. – Даже в тяжелые советские времена, благодаря подвижникам, еврейская жизнь в городе не умирала. Некоторых из этих,  не побоюсь этого слова, святых евреев, мне посчастливилось знать, о некоторых слышал от людей, иногда в форме легенд, стихов, песен, прибауток…

            Удивительно, что сейчас многие прихожане считают, что синагога и сама община появились после приезда в город реб Шмуэля Каминецкого.  Ни в коем случае не преуменьшая огромного вклада главного раввина Днепра и региона

в возрождении еврейской жизни города, не могу не сказать, что еврейская община и синагога с незапамятных времен существовали сначала в Екатеринославе, затем в Днепропетровске. Как и сейчас, евреи приходили в синагогу на молитвы, старались придерживаться еврейских традиций, в меру возможного соблюдали кашрут и шабат, отмечали религиозные праздники – словом, стремились жить полноценной еврейской жизнью.

            Существовало неписаное правило: переступая порог за деревянными воротами старой синагоги, евреи переходили на идиш. Не владеть идишем верующему еврею в советском Днепропетровске считалось недопустимым.

             Молодежь в советское время в синагогу не ходила. Ни бабушки с дедушками, ни родители своих отпрысков туда не водили.

            Первым председателем еврейской общины нашего города, которого я запомнил, был реб Айзик Шехман. Так он часто говорил прихожанам:  «Видите, нам власти разрешают здесь молиться, поэтому не давайте им повода к запретам – не водите в синагогу своих детей и внуков!». Наверняка это исходило не от него, а от местных партийных деятелей.

            В 70–80-е годы прихожан в синагоге было мало. Зачастую не могли набрать миньян. Слово «миньян» означает «число», и поскольку многие молитвы нельзя читать, если нет десяти взрослых евреев, то меня, как самого молодого, командировали на улицу для поисков недостающих для молитвенного кворума евреев. Я видел похожего, подходил, просил, мол, если вы еврей, посидите в синагоге во время чтения Торы, только посидите. Часто мне отвечали: «Понимаю и сочувствую,  потому что тоже еврей, но только не сегодня…».

Садыкин, Гельмут, Шнеерсон

Рогалин, Левин и Вольфсон

Давно собрали наш миньян днепровский.

«Все знали: Йойна – дисидент»…

            Йойна Койфман, доморощенный еврейский поэт, вы­смеи­вавший советскую действительность. Его язвительные стишата расходились по рукам горожан, как маца на Песах или горячие пирожки на вокзале. Это были 70-е годы прошлого столетия. Естественно, властям это не нравилось, и его посадили по сфабрикованному обвинению, за хранение подброшенных ему наркотиков. Отмотав срок, он нигде не мог устроиться на работу – просто не брали. Тогда я решил ему помочь, официально оформить дворником в синагогу на Коцюбинского. Для чего нанесли визит в управление горкоммунхоза. Там с присущим чиновникам цинизмом заявили, что в культовых заведениях, отделенных по советскому законодательству от государства, дворники штатным расписанием не предусмотрены. Тогда я предложил оформить его дворником на прилегающих к синагоге улицах. Оформили, что называется, скрепя сердце. А заодно, неофициально, за умеренную ежемесячную плату в 25 руб­лей, община предложила Йойне убирать и в синагоге. Он с радостью согласился и, надо признать, делал это в прямом и переносном смысле блестяще. Между прочим, в этом деле Йойну Койфмана до сих пор никто в двух ныне действующих синагогах превзойти не смог. Еще горжусь тем, что лет сорок назад мне довелось помогать Йойне очищать крышу синагоги от метрового слоя снега.

Все знали: Йойна – дисидент,

За ним ходил в цивильном мент.

Он за стихи сидел, как за наркоту…

Но он еврей и Йойну взяли на работу…

Топили печку угольком,

А Йойна был истопником…

            Когда евреям разрешили выезд из СССР, Койфман эмигрировал в Канаду. В конце 90-х, уже постаревший, он ненадолго приехал сюда погостить. Была трогательная встреча с воспоминаниями, вызывавшими уже не страх, а улыбку.

«Поможем синагоге к лету!»

            В конце прошлого века синагога, где более полувека не делалось никакого, даже мелкого ремонта, срочно нуждалась в реставрации. Ныне покойный активист нашей общины Кисин рискнул дать объявление в тогда еще партийной (органе Днепропетровского горкома партии) газете «Днепр вечерний». В объявлении было обращение к неравнодушным евреям города помочь возродить нашу синагогу, нашу веру, наши законы… Как ни странно, объявление «Вечерка» напечатала. После чего руководство общины вызвали сначала в горком, потом в обком партии. В обоих «комах» с пристрастием задавали один и тот же риторический вопрос: «Это какие же законы, кроме советских, вы хотите возродить?!». Мы попытались объяснить, что у евреев есть свои законы, к примеру, законы религиозных праздников, законы обрезания… После упоминания о брит-миле сразу следовал вопрос о наличии квалифицированного врача для этой процедуры… Словом, очень сложно было вести подобные разговоры с советскими партийными работниками.

Да, синагога не райком,

Ходил и я сюда тайком.

Арона, сына, приобщал,

Молитвы мальчику читал.

Зимой молились мы в пальто.

А кто стучит, – не знал никто…

Но люди в праздник во дворе

не помещались…

Ой, а какой поднялся понт, –

Искали деньги на ремонт…

И Кисин бросил клич в газету:

«Поможем синагоге к лету»!

А Фридкис, Рабкин и Вольфсон

Ходили к ним, туда, в обком…

«Вез Тору к нам, а не домой»

            Как и многие днепропетровские евреи, еврей Драгунский бил фашистов на фронтах Второй мировой вой­ны. При освобождении Венгрии он увидел, как солдаты на­шли в разрушенной синагоге какого-то городка свиток Торы. По незнанию они хотели выбросить его, но лейтенант-артиллерист Драгунский в последний момент остановил их. Стряхнул пыль, развернул Святое Писание, помолился и закутал, как ребенка, в армейскую плащ-палатку. Удивительно, что он с боями пронес эту святыню до Берлина и после Победы привез и отдал ее в синагогу родного Днепропетровска.

Драгунский с фронта, Б-же, мой,

Вез Тору к нам, а не домой…

«В ермолке с кисточкой извозчик старый»

            У меня есть старая, пожелтевшая от времени фотография с прихожанами синагоги более полувековой давности. Один из них – Лейзер Лернер, сухонький, небольшого роста еврей в ермолке

с канторской кисточкой и орденскими планками на потертом сюртуке за участие в Великой Оте­чественной войне. В до- и послевоенное время он работал извозчиком, что уже было экзотикой. Имел свою бричку и лошадь, держал это все во дворе дома где-то на Короленко. Зарабатывал копейки не пассажирским извозом, а перевозкой мебели покупателям комиссионного магазина на Троицком рынке. Вырастил пятерых детей. Кроме того, Лейзер обладал красивым голосом, поэтому, как глубоко верующий еврей, использовал свой Б-жий дар в качестве хазана. Послушать хазана Лейзера Лернера в синагогу приходили не только неверующие евреи, но и вовсе не евреи. А еще он подрабатывал на еврейском кладбище пением амулов, заупокойных молитв на похоронах или у могил умерших.

Как Лейзер пел на идиш про кобылу,

Когда в субботу стопку Б-г пошлет…

Он на бейс-хаим знал каждую могилу,

Но, кто теперь его там в йорцайт отпоет?!.

Да, синагоге нашей не закрыться,

Но что-то вдруг исчезло навсегда,

В ермолке с кисточкой к нам не придет молиться

Извозчик старый больше никогда.

Он стольким гражданам пропел свои амулы

За медный грош. А бедным – надурняк…

            Рядом с Лейзером Лернером на том же фото его учитель – выдающийся кантор нашей старой синагоги Фалик Рицер, еще дореволюционный выпускник высшей канторской школы в Варшаве. Когда он распевал праздничные молитвы, проходящие мимо синагоги люди, с полной уверенностью, что там идет репетиция оперы, непременно останавливались послушать. На том же фото – Абрам Кажан-Городецкий, еще один знаменитый кантор, закончивший прибалтийскую канторскую школу. Молитвы в его исполнении я бы внес во все аудио-учебники по канторскому искусству.

«Ох, и давно в последний раз пекли мацу…»

            Мацу в Днепре не делали, за ней ездили аж   в Москву, где в хоральной синагоге на Архипова покупали большими партиями по два рубля за кило. Перевозили фурами. А здесь продавали с наваром, – по три рубля. Доход шел

в кассу общины и синагоги. Но все было не так просто. Перевозку и тоннаж привозимой мацы нужно было согласовывать в обкоме партии, с завотделом по делам религии Зубцом. По своей ненависти к евреям его сравнивали с Гитлером и Геббельсом. Так этот гад под выдуманными предлогами постоянно половинил нашу тоннажную заявку на перевозку мацы, не разрешая привозить более 2,5 тонн. А беря во внимание, что заказчиками были еврейские общины со всей области, то… Хотя нелегально мацу пекли и в Днепропетровске. В обычной «двушке» на Харьковской, где жила еврейская семья. Их условие продажи – приносить муки на килограмм больше.

Ох, как давно в последний раз

Пекли мацу аф майнем гас (на моей улице).

            Обычно на Песах я брал отпуск и с тогдашним председателем общины Гиршем Королем становился продавцом мацы. Тогда я заметил интересную особенность старых евреев: они складывали мацу непременно в белоснежные, накрахмаленные наволочки и счастливые несли ее домой…

            Безусловно, с приездом в город реб Шмуэля Каминецкого проблема мацы, кошерных продуктов и, вообще еврейской жизни начала кардинально меняться.

            Печально, что фамилии уже упомянутых мною праведников многие не знают. А сколько их – не упомянутых… Нельзя не вспомнить шойхета Абрама Рогалина, на то время крупнейшего знатока иудаизма. Когда в 1939 году здесь судили Леви-Ицхака, отца Любавичского Ребе, он сидел с ним на скамье подсудимых и, к счастью, был оправдан. Моэля Исаака Шульмана, осужденного в 77-летнем возрасте на пять лет за незаконную медицинскую деятельность. В заключении он и умер…

            В этом месте нашей беседы Александр Абрамович почувствовал себя неважно и предложил продолжить рассказ через несколько дней. Увы, продолжения не будет…

Записал Евгений ЕВШТЕЙН